Когда я искала няню для детей, я просто написала объявление: ищу няню. И повесила объявление во всех подъездах дома, где живу. Я рассуждала так: няня мне нужна урывочно, на подхвате, полдня там, полдня там, и она должна быть веселая, адекватная и любить детей. Плюс я буду вхожа в ее дом, буду видеть, где и как она живет, что значительно снизит мои страхи относительно надежности няни. Мне позвонило 3 человека.
Одна девочка -студентка на собеседовании сидела в телефоне.
Вторая женщина лет сорока рассказывала мне, что бывший муж у неё сволочь и скряга, и даже не взглянула на моих детей.
Третья женщина была 57 лет, но выглядела лучше меня. Она жила в соседнем подъезде. Была мила и приветлива. Носила старомодный берет. С Данькой тут же выучила стих. Не испугалась Катюниных имплантов. Купила меня окончательно информацией, что пару лет изучала логопедию, и что-то еще помнит. В общем, я была готова сказать ДА.
Меня что-то смущало, но я решила, что это мои страхи нашептывают мне про опасность. Няню звали Мария Петровна. Мэри. Попинс. Мы с детьми пришли к ней в гости.У нее была опрятная и милая квартирка. На столе — вязаные своими руками салфетки. На обед она подала щи в красивой супнице. Я сто лет разливаю суп прямо из мультиварки. А тут супница. Салфетки. Красота. В общем, да. Я согласна. Договорились, что пару-тройку раз я еще побуду с ними, на подхвате, но вмешиваться не стану. Просто покараулю и может что-то подскажу.
Мария Петровна пришла на следующий день. Первый пробный день. Стала играть с детьми. Даня бегал по квартире.
— Не бегай, — сказала Мария Петровна.
— Почему? — удивился сын.
— А вдруг кто-то спит? Внизу люди живут.
— А зачем они спят в четыре часа дня? — удивился сын.
— Ну, а вдруг болеют. Не бегай. Не шуми.
Я слышала диалог, но не вмешалась. Я недопоняла ситуацию, варила суп, некогда было выяснять.
Погода стояла чудесная. Решили собраться погулять. Даня надел ботинки и ждал, пока оденут Катю. В руках у него была ложка для обуви на длинной ручке. Он стал махать ею, представляя, что это меч.
— Даня, не надо махать, — сказала Мария Петровна.
— Я мушкетер, — пояснил Даня.
— Ты можешь кого-то задеть.
— Я же в другую сторону машу.
— Положи ложку и все, — сказала Мария Петровна.
Я кивнула сыну: положи. Я не хотела ронять авторитет няни. Хотя смысла запрета не поняла. Нельзя ради нельзя.
Сын взял в руки две машинки.
В каждую — по одной.
— Оставь одну дома, — велела Мария Петровна.
— Я хочу две.
— Не надо две. Ни к чему. Одной достаточно.
Сын расстроился. Долго выбирал ту, которую захотел бы взять с собой.
— А почему нельзя две? — аккуратно уточнила я. — Мы же на коляске, если что — кинет вниз, в коляску, и все.
— Можно потерять, — отрезала Мария Петровна.
Я промолчала.
Мы вышли на площадку.
— К качелям не ходить, — сказала Мария Петровна.
— Почему??? — Даня удивился.
— Можно покалечиться, — сказала няня. — Играйте в песочнице. Мне тут легче за вами смотреть.
— Мне семь лет, — напомнил сын. — Я давно не играю в песочнице.
— Ну и зря. Можно вон с сестрой печь куличики…
Она не хотела бегать за детьми на площадке, и ограничила зону игры периметром песочницы. Ей так удобнее.
Через час мы пришли домой.
Мария Петровна закрыла все окна в квартире. От сквозняков.
На улице было плюс 22.
Она сказала: квартира достаточно проветрилась.
— У нас всегда открыты окна, — поясняю я. — Дети закаленные, им не страшны сквозняки.
— Давайте так, Оль: я буду делать то, что считаю нужным, чтобы сохранить здоровье ваших детей, пока они под моей ответственностью. А когда они с вами — хоть в прорубь их макайте. Так что закрываем окна.
Я не хотела ронять авторитет няни, но хотела, чтобы она скорее ушла.
— На сегодня все, — сказала я. — Спасибо вам.
Вечером у меня ныло сердце.
Я не могла сформулировать, что именно мне не нравилось в хорошей и милой Марии Петровне.
Мне очень нужна няня. Но мне нужна такая, чтобы оставляя с ней детей, я была бы в ресурсе. То есть спокойно звездила там, куда я ушла, а не мучительно думала о том, хорошо ли моим крохам, довольны ли они.
Я готовила ужин. Резала лук. Я не люблю лук, но муж любит. Поэтому иногда я готовлю с луком. У меня потекли слезы и я отвлеклась, смочить нож холодной водой и умыться.
Пока была у мойки, Катюня украла со стола почищенную луковицу. Наверное, решила, что это яблоко.
И пыталась откусить.
— Мама!!! Мама!!! — заметил Даня. — Катя сейчас съест лук!!! Отбери, отбери скорее. Катя, нельзя! Нельзя!!!
— Ничего страшного, — сказал муж. — Это не смертельно. Так что можно. Она сейчас сама поймет, что это не вкусно…
Я тоже отнеслась спокойно.
Вечером муж принимал ванну. Долго сидел, балдел. Дети затеяли игру: подбегать и кидать мужу в ванну, за шторку, игрушки.
Муж терпел-терпел. А потом затаился…
И во время очередной диверсии схватил сына и дочку за талии и прямо в джинсах, носках, платьишках и футболках затащил обоих в ванну.
Я прибежала на хохот и визги.
Мокрые счастливые дети, в пене торчали из воды.
Я засмеялась, велела им раздеваться, приготовила полотенца.
— Я думал, ты скажешь: «Так нельзя» и рассердишься, — сказал сын.
— А что нельзя, — пожала я плечами. — Весело же…
— И не опасно, — добавил муж.
И тут я поняла, что не так с Марией Петровной.
Она фанат искусственных нельзя. Тех, что нужны не для безопасности, а чтобы напомнить о субординации. Я тут главная, дети. А не вы. Мы с мужем считаем, что любой опыт, который можно приобрести без ущерба для здоровья самостоятельно, бесценен. Поэтому запреты ради запретов — это глупость.
В этом безусловно нет никакого криминала. И Мария Петровна воспитала своих двоих детей, а значит, умеет воспитывать чужих, но. Мы просто не совпадаем в жизненном восприятии, а значит, я, уходя, буду не в ресурсе. Приду вести лекцию, а буду думать о том, что моим детям велели не шуметь, не визжать, не кричать, не махать. Не быть детьми. Оптимально — спать. Или есть. Хорошо, много, с добавкой. Вот тогда — молодец.
О, Господи. Это же мое связанное по рукам и ногам детство. Я же как раз не шумела. Не играла в подвижные игры. Говорила шепотом. Ела хорошо. Читала. Я сидела, толстела, смотрела в окно дома. А на улице — гуляла на скамейке. Пятилетняя старушенция. О боже. Нет. Нет. Нет.
На следующий день мы зашли к Марии Петровне. Я хотела вежливо сказать: спасибо, нет.
— Проходите, у меня сырники, — сказала она и убежала на кухню.
Мне стало неловко. Я не могу съесть её сырник и сказать: мы не нуждаемся в ваших услугах. Мы прошли на кухню.
Я заметила на подоконнике фотографию кудрявого мальчика.
— Это Ваш сын?
— Это мой внук. Мой сын запрещает мне видеться с ним.
— Почему?
— Потому что он под каблуком. В смысле, сын.
Я подумала, что это какая-то не полная причина запрета. Бабушка — это порция безусловной любви, и ни одна мать не откажет своему чаду в этой порции без внятного объяснения. Значит, было что-то еще.
— Просто детям не надо врать, — пояснила Мария Петровна. — Вот я и не врала. А родители были не довольны.
Я поняла, что Мария Петровна стремилась рассказать внуку свою правду про родителей. А внук потом транслировал ее маме. У которой вероятно была совсем другая правда.
Вот и все.
И своя правда Марии Петровне важнее внука, потому что не рассказывать ее она так и не смогла.
И в итоге внук смотрит на нее с фотографии, а не ест ее сырники.
Как много правил придумали люди старшего поколения, чтобы ощущать авторство собственной жизни. И как легко они в них запутались. Запреты частоколом топорщатся теперь из их биографий, задевают судьбы детей и внуков. А нам хочется легкости и простоты. Без нелепых «нельзя». Можно. Все можно. Махать. Визжать. Качаться на качелях.
Будьте главными не потому, что умеете запрещать. А потому что вы старше и мудрее. И мы будем вас любить не из страха нарушить ваши запреты. А потому что вы… научили нас любить. Можно любить и без «нельзя». Иногда это даже важнее.
© Ольга Савельева
Источник
